«Моя поэзия – попытка преодолеть замкнутость своего сознания»

06-09-2022, 11:08 | Общество

Недавно в Элисте состоялась презентация книги современного калмыцкого поэта Дорджи Джальджиреева «Опыты и намерения». Этот молодой автор в Калмыкии, скорее, личность неизвестная, и его творчество на родине поняли далеко не все, к великому сожалению. А вот организаторы ежегодной поэтической премии Аркадия Драгомощенко, рассчитанной на молодых авторов, пишущих на русском языке, его талант оценили по заслугам. Он публиковался на сайте «Полутона», в разделе «Студия» «Новой карты русской литературы», в арт-дайджесте «Солонеба», в журналах «Флаги», «Цирк «Олимп» + TV». Мы поговорили с Дорджи о его творчестве, калмыцкой литературе в целом и о том, как на него повлиял статус лауреата престижной премии.

– Для начала расскажи о себе.
–Мне 25 лет, я родился в Элисте, но сейчас вынужден жить в Москве.

– Вынужден?
–Да, из-за работы. Я не собираюсь до конца жизни жить с мамой. Здесь как-то снимал квартиру за одиннадцать тысяч в месяц с заработной платой 12 тысяч рублей. На одну тысячу в месяц не проживешь (смеется). Если здесь, конечно, будет какое-то хорошее предложение о работе, то я с удовольствие вернусь назад.

– А сейчас где ты работаешь?
– В центре Вознесенского, юристом.

– Да, вопрос зарплаты, конечно, остается актуальным. Но давай лучше побеседуем о творчестве. Откуда такая любовь к стихотворениям? С чего все началось?
– Любовь к литературе в целом привила мне ээджа, Паскенова Нина Няминовна. У нее, в деревне, я прожил большую часть своего детства. Именно деревня повлияла на меня в творческом отношении: наибольшая часть мироощущения сложилась там. Однажды в библиотеке я взял почитать античную литературу: древнеримскую, древнегреческую. Мне нравилось это тем, что там другие миры, это замещало мне просмотры фильмов, заставляло как-то бдительно смотреть на мир, так сказать, более понимать все, что вокруг происходит. В дальнейшем я, где-то в 14-15 лет, начал писать.

– Ты не пробовал писать прозу?
– Нет, только поэзию. Мне больше нравится именно концентрированность. То, что можно написать в прозе, обширно, а лучше концентрированно – в поэзии. Ну, мне больше нравится именно это, нежели большие тексты. Может быть, потом, на старости лет, я начну и прозу писать, когда и времени будет больше, и взгляды поменяются, придут бытовая мудрость и опыт, а пока только поэзия.

– Кем ты мечтал стать, когда учился в школе? Думал ли ты вообще, что будешь углубленно заниматься поэзией?
– Нет, не думал. У меня всегда были проблемы с тем, чтобы представить, кем бы я хотел стать, даже после восемнадцати лет. И сейчас понимаю, что я просто делаю то, что должен, что могу. Я завидовал тем детям, которые уже с пеленок знали свое предназначение, но для меня это все немного сюрреалистично, как-то странно. То есть я чувствовал, что нахожусь в процессе познания и выбрать что-то окончательно – тоже тяжело, потому что мир всегда преподносит свои вариации деятельности. Я работаю и получаю за это компенсацию в виде денег, то есть я просто делаю то, что должен.

– Как называется твое направление в поэзии?
– Сложно сказать, оно имеет корни от многих вещей: с античной поэзии, авангардных практик, метареализма, например. Была такая школа в Советском Союзе, примерно в 80-90-е годы. Это была неофициальная советская поэзия, и эти поэты – первые, кто смог наладить мосты с американской поэзией, вместе работали. Очень интересная школа, которая разработала поэтический язык плоских онтологий, который старается избежать антропоцентричности, то есть того, что человек, его восприятие, сознание — в центре всего. Получается, что есть иные формы жизни, например, растения. Там все вещи, которые не могли бы столкнуться в реальности, сталкиваются. И я сам боюсь определять, это очень сложно, и всегда что-то новое. Вот на премии как раз говорили, что пока нет никаких похожих вещей, поэтому тяжело говорить о направлении.

– А о чем в основном пишешь?
– Вообще – обо всем. Все, что я вижу, что меня окружает, оно меня каким-то образом учит. Больше, наверное, желание создать новый опыт, пытаться понять сознание растений и то, что находится в пространстве вместе с тобой, оно тоже эволюционирует, что все вокруг живо, есть другие сознания. То есть это попытка преодолеть замкнутость своего сознания. Если в буддизме говорится, что сознание человека — это, по сути, все и есть. Но, несмотря на любовь к буддизму, мне не хочется так думать и ограничиваться одним сознанием. Я не хочу верить, что мир вокруг меня – это только я. Хочу, чтобы это тоже было живо, а живо — это означает, что оно тоже автономно и независимо от меня.

– Но ведь это мы смотрим и воспринимаем что-либо именно через свою картину мира, свое мировоззрение и опыт…
– Но мы тоже не живем в какой-то изоляции. Мы не живем поодиночке, а потом нас всех выпускают, и мы думаем, что это все я придумал. Люди создают идеи и вещи. Например, стол, компьютер выполняют какие-то свои задачи. Но мир эти идеи и преподносит, и наше сознание — это такой хороший компромисс, это, действительно, золотое сечение между миром идей и тем, что преподносит нам непосредственно жизнь, наше окружение, которое независимо от нас. Я так думаю. У меня есть и лирические тексты, и какие-то философские, скажем так. Очень много разных текстов пишу. Стараюсь себя не ограничивать.

– Первую публикацию свою помнишь?
– Первая публикация у меня была на онлайн-платформе «Полутона», очень давно. Это портал, который публикует молодых авторов. Публиковаться я начал поздно, мне было где-то лет двадцать.

– А как это произошло?
– Я отправлял всем свои подборки. Кто-то воздерживался, другие не отвечали, или намекали, что не нравится и т.д. Пытался, и кто-то согласился. Я постоянно работал над своим письмом.

– Мне кажется, что писательство — это такой интимный мир, потому что не все люди могут тебя понять, о чем ты говоришь, как ты чувствуешь. Это важный шаг — просто кому-то доверить свои стихи. Как ты относился к отказам и непониманию?
– Писательство в целом в России –это всегда вопреки. Ты сталкиваешься со стеной непонимания, когда создаешь что-то инновативное, новое. Когда я в первый раз выступал в библиотеке им.А.Амур-Санана, было очень тяжело, такое ощущение, что ты вообще не имеешь права декламировать свое творчество, что это бред. Посмотреть на лица слушателей — это еще то зрелище.

– Видимо, напряженная атмосфера какого-то осуждения?
– Сначала, наверное, непонимание, растерянность, а потом просто смыкаются веки, и происходит осуждение. Это было вначале. В меня верила Зоя Ивановна Наранова, поддерживала меня. И я очень ей благодарен, за то, что, несмотря на все, она понимала, что как автор, я еще не зрел, но смогу что-то преподнести.

– Твое творчество, все-таки сложное. Тебе всегда удается донести мысль читателям?
– У меня нет такой практики, что я обязательно должен внести смысл в текст, мы будто вместе выстраиваемся, и, если не получилось, то все распадается. Получается некоторая синергия что-ли с текстом, взаимодействие на высоком уровне. Это основа моей практики: что я выстраиваюсь с текстом одновременно, и получается такая автономная зона. Этот текст для меня лично автономен, в том числе и от меня. Когда я читаю его перед людьми, будто не я в него вхожу и все прочитываю, а он мне в голову «залез». Это дело восприятия, ментальности, наверное, некоторой. Для меня смысл – это некоторый рудимент поиска совершенного языка. И как таковой смысл для меня, как какая-то конструкция, устарела, потому что есть такое понятие, как потоки образов. Например, есть условно советская официальная поэзия, например, где национальные поэты пишут: «Вот, моя гора Арарат – красива, она большая», и люди сразу понимают, ассоциируют, а я передаю не то, что «моя степь, тюльпаны» и т. д., а то, что при чтении читатель ощущает эту степь, эти тюльпаны или что-то еще. То есть это передача не текстовой ассоциации, а ощущенческой.

– Поэзия – это работа или все-таки хобби?
– Не знаю, у кого как складывается, наверное. Когда я поехал в Москву, у меня было в кармане всего семь тысяч рублей. Полгода работал разнорабочим: с утра до вечера на работе, а ночью писал. И все это время не терял надежду на то, что я делаю, хотя даже и не желал получать что-то за свое творчество. Я просто исполняю себя. А потом уже пошли публикации, я выиграл премию и устроился на работу в центр Вознесенского. Поэзия вплелась в мою жизнь… Я устроился на работу благодаря ей.

– То есть пазл сложился?
– Да, абсолютно. И в этом плане, наверное, поэзия для меня – всё: и хобби, и работа.
– Ранее ты уже упоминал о премии Аркадия Драгомощенко. Немножко расскажи о ней, ты сам подавал заявку?
– Это международная премия, она названа как раз в честь поэта и представителя метареализма. Ее организаторы занимаются инновативными и новаторскими практиками, поднимают вообще контекст герметичного письма, сложного письма. В ней участвуют авторы со всего мира. Меня номинировал мой куратор, который стал моим редактором книги. Человек, который полностью разгадал мое письмо.

– Было какое-то удивление от победы? Какие эмоции испытал?
– От лонг-листа (предварительного списка кандидатов) как-то особого не было удивления, а вот от шорт-листа (финал), конечно, уже было. И помню тот момент, я был на работе и увидел, что мое имя числится в шорт-листе, а через некоторое время узнал, что мы едем на торжественную часть премии, она проводилась в Комарово, возле Санкт-Петербурга, на берегу Финского залива. Когда я узнал, что выиграл, то просто ничего не понимал: я сидел, а люди аплодировали, смотрели на меня, а в голове мысль: «что происходит вообще?» (смеется).

– Что-то в тебе изменилось после того, как ты стал лауреатом такой престижной премии?
– На меня взвалилась ноша, и я будто ощутил, что не имею права писать хуже, ошибаться. Когда резко достается какая- то слава, или, условно, деньги, кто-то завидует, кто-то радуется, но люди не понимают, что с этим приходится жить, и это тяжело. Это чуть не сломало меня в творчестве.

– Дорджи, на твой взгляд, есть секрет литературного успеха?
– Ну, это работа, желание создавать новый опыт, экспериментировать. Думаю, некоторая эмпатия к миру. Наверное, так, потому что я на своем опыте ощутил и не верю тем людям, которые учат других тому, как стать успешными. Все, что нужно принять, это то, что мы рождаемся на разных уровнях, разных стартовых условиях: кто-то рождается в богатой семье, кто-то – в бедной и т.д.

Татьяна ИВАНОВА