Звездный час Морхаджи Нармаева

27-02-2025, 11:50 | Общество, Память

Морхаджи Нармаев - автор десятков книг поэзии и прозы. В средних классах меня увлекла его ранняя повесть «Санджи». Недавно ее перечитал, слабости очевидны, подкупают правда повествования и обаятельный образ героя, сельского мальчишки, затем - юноши, который настойчиво ищет свою дорогу в жизни.
Из других его вещей назову книгу очерков «Записки молодого бойца», основу которой составил фронтовой дневник автора. Перед читателем возникают картины многочисленных боев под Москвой и Калининым, в Сталинграде и Белгороде, при форсировании Днепра и освобождении Украины, воспроизведенные писателем с документальной точностью. Фронтовые записи Нармаева представляют ценный вклад в летопись событий Великой Отечественной войны. Жаль, что они не удостоились всесоюзного издания.
Отдельно нужно отметить научную деятельность Нармаева. Он обосновал научные критерии калмыцкой породы скота, создал исследовательский институт, подготовил плеяду ученых, внесших заметный вклад в подготовку кадров и развитие сельского хозяйства республики.
Однажды летом Морхаджи Нармаев, студент сельскохозяйственного института, прибыв домой на каникулы, зашел проведать пожилых соседей. За чаем старик, хозяин мазанки, спросил:
‒ Что происходит? Арестовали Анджура Пюрбеева, до него ‒ Монту Дедеева, руководителей республики. Я знал их. Батраки из батраков. Какое зло они могли таить против советской власти?
Речь соседа возмутила юношу:
‒ Что вы говорите! Они же враги народа!
‒ Я думал, что ты умный парень,‒ тихо сказал старик. ‒ Видимо, ошибался.
С годами Нармаев не раз вспоминал этот разговор. Тогда же не мог думать иначе. Всеми успехами своей молодой жизни он был обязан советской власти. Рано лишился родителей. Учился в сельской школе. Успешно окончил в Астрахани Калмыцкий педтехникум. Успел поработать школьным учителем.
В 1935 году в Элисте на Олимпиаде национального искусства он встретил Баатра Басангова, будущего знаменитого драматурга, который в возникшей беседе заметил: Калмыкия ‒ аграрная республика, но заниматься сельским хозяйством по-старому уже нельзя, нужно строить работу на научной основе.
Эта мысль произвела на юношу столь сильное впечатление, что он круто изменил жизнь. Следующим летом поступил в сельскохозяйственный институт, который окончил в преддверии Великой Отечественной войны.
5 июля 1941 года Морхаджи Нармаев добровольцем ушел на фронт. Его вместе с земляками Иваном Щербаковым, Геннадием Ивановым и Убушем Манджиевым определили в Орджоникидзевское военно-пехотное училище. Здесь они встретили других ребят из Калмыкии ‒ Семена Сулукова, Шургана Оконова, Гарю Мушаева, Александра Дохонова.
Занятия в училище шли своим ходом, ребята же рвались на фронт. В декабре они были под Москвой ‒ немцы стояли у ворот столицы. Курсанты дрались отчаянно, смяли оборону противника, заставили отступить. Бригаде присвоили гвардейское звание, преобразовали в 14-ю гвардейскую стрелковую дивизию и включили в состав войск Северо-Западного фронта.
Январь 1942 года. Шло общее наступление советских войск. Из Москвы дивизия вышла походной колонной. Пулеметы на конных санях. Разведчики и автоматчики ‒ на лыжах.
Без сна и отдыха шли трое суток. Метель заметала дороги. Походные кухни отстали. Мороз и голод всерьез одолевали бойцов. Выбившихся из сил солдат подбирали санитарные повозки.
На обочине лежал боец, силуэт которого показался Нармаеву знакомым.
‒ Слушай, это не наш ли Убуш? ‒ обратился он к Ивану Щербакову.
Подбежали, подняли бойца, им оказался Убуш Манджиев. Усадили его в сани, укрыли брезентом. В селе Убуш пришел в себя:
‒ Спасибо вам, немного отдохнул, а то совсем обессилел.
Как раз подтянулась кухня. Убуша накормили горячей кашей, и он отправился искать свою роту автоматчиков.
Бойцы освобождают село за селом, хотя от сел остались лишь названия да печные трубы. Немцы, отступая, сжигают все...
В февральских боях Нармаева, старшего сержанта, назначили командиром взвода. В армейской газете он прочитал о подвиге Эрдни Мушаева из совхоза «Улан малчи». Потеряв боевых товарищей, он один удерживал позицию взвода. В марте Нармаев был тяжело ранен. С поля боя его вынес Шурган Оконов.
«Еще немного и был бы перебит позвоночник», ‒ сказал врач. В полевом госпитале командиром комендантского взвода после ранения служил Убуш Манджиев. На попутной машине он, несмотря на возражения товарища, отправил его в тыл. Так Нармаев оказался в госпитале г. Омск. В мае 1942 года на третий месяц после ранения он впервые встал на ноги.
Вскоре его, как имеющего высшее образование, направили в Бердское военное училище, недалеко от Новосибирска. Все было знакомо: тактические и строевые занятия, огневая подготовка, марши и броски. Ему, фронтовику, было особенно наглядно, что учебные методы далеки от реалий боевой обстановки.
В октябре 1942 года Нармаев в составе 93-й стрелковой бригады прибыл в Саратов. В Бекетовке под Сталинградом их бригаду включили в состав 7-го стрелкового корпуса и передали в оперативное подчинение 64-й армии.
25 октября в районе поселка Купоросный ‒ Зеленая Поляна подразделения корпуса нанесли удар по врагу, чтобы помочь бойцам 62-й армии, ведущим тяжелые бои с противником, прорвавшимся в заводскую часть Сталинграда.
В воздух взлетели три ракеты, сигнал к наступлению. Раздалась команда: «За Родину, вперед!» Бойцы бросились в атаку.
Немцы открыли огонь, но бойцы продолжали бежать на врага. Падали убитые и раненые. Людская волна обтекала их и катилась вперед.
Когда до вражеских окопов осталось несколько десятков метров, политрук крикнул: «Ура!» Бойцы коротко и мощно ответили ему. И снова ни звука, слышен лишь топот атакующих бойцов. Так и ворвались в немецкие окопы. Завязалась рукопашная, слышны были только вздохи, хрипы, удары штыком и скрежет саперной лопатки. Немцы не выдержали, побежали.
Упал раненый политрук. Нармаев подхватил его, затащил в окоп, чтобы перевязать. И здесь из-за угла траншеи появился немец. Нармаев успел выстрелить, немец упал, но за ним выскочил второй и ударом приклада оглушил Нармаева и, навалившись, стал его душить. Выручил его ротный шутник, расторопный Василий Галенков, который ударом штыка свалил немца.
За неделю боев части корпуса оттеснили противника, заставили отступить на несколько километров, овладели южной частью поселка Купоросный. Эти действия сковали силы врага и приостановили его атаки на позиции 62-й армии.
В этих боях Нармаев замещал раненого командира роты. 2 ноября ему присвоили звание лейтенанта, немногим позже наградили орденом Красного Знамени.
19 ноября началось контрнаступление советских войск под Сталинградом. Через несколько дней кольцо вокруг немецких войск было замкнуто. В «котле» оказалась 330-тысячная немецкая армия. Предстояла ликвидация данной группировки войск.
«Медленно, но неуклонно двигаемся вперед, ‒ писал 26 ноября Нармаев в своем дневнике. ‒ За день выбиваем немцев из двух-трех траншей, занимаем их и, не успевая обжить, снова идем вперед. Вот и сегодня: только заняли очередную траншею, как нужно двигаться дальше».
Немцы не оставляли попыток прорвать кольцо окружения. Бои шли непрерывно. Потери были большие, но судьба словно берегла Нармаева, пули и осколки свистели мимо него.
Наступил новый, 1943 год.
«Радость, радость!
Элиста, родная Элиста освобождена от немецких гадов. Нет, слишком беден русский язык, чтобы выразить мою радость и гордость за освободителей, нет подходящего слова! Переживаю новое рождение, новое рождение Калмыцкой социалистической республики!» Эта запись в дневнике датирована 2 января 1943 года, когда газета «Правда» сообщила об освобождении Элисты.
Нармаев был в числе тех, кто брал высоту 145,5 ‒ знаменитую Лысую гору. Овладев ею, он по-старинному обычаю завязал узелок на носовом платке: незабываемая победа.
26 января Нармаев писал в дневнике: «Вот я в Сталинграде. Наши части улицу за улицей, ломая упорное сопротивление врага, очищают Сталинград. Сейчас находимся на Красноармейской улице. Что осталось от домов! Одни стены. Ни одного целого, невредимого здания».
Еще одна запись: «В подвалах домов, превращенных врагом в блиндажи, сидят немцы. Одни сдаются сразу, выходят с поднятыми руками, других приходится «выкуривать». Подходим к одному такому блиндажу. Стучим, кричим ‒ выходите, мол, хенде хох! Никакого ответа. Пришлось дать струю из огнемета. Зашевелились. Открылась дверь, и один за другим с поднятыми руками появились немцы...»
Однажды выскочивший из-за дома немецкий офицер едва не убил Нармаева. К счастью, промахнулся. Вездесущий Галенков успел прошить его очередью из автомата.
31 января Нармаев с бойцами пленил генерала Даниэльса, командира немецкой 376-й пехотной дивизии. Он попросил показать карту боевых действий, увидев позиции советских сил, только и сказал: «Катастрофа!» Фельдмаршал Паулюс также сдался бойцам и офицерам 64-й армии.
В этот день Нармаеву присвоили звание старшего лейтенанта. «Русский воин ‒ лев на поле брани, ребенок после боя. Уж такая у советских людей натура», ‒ писал Нармаев в дневнике. Он видел как наш боец делился с пленным немцем кашей и хлебом.
Впереди Морхаджи Нармаева ждали бои на Воронежском фронте, Белгородском направлении, форсирование Днепра, освобождение сел Украины. В газете «Правда» прочитал очерк об Эрдни Деликове, вдохновленный подвигом земляка, долго не мог успокоиться.
Командование и боевые товарищи ценили Нармаева, он служил заместителем командира полка, позже ‒ заместителем редактора дивизионной газеты. 9 января 1944 года приказом командующего 37-й армии ему присвоили звание капитана, наградили орденом Красной Звезды.
Части готовились к наступлению на Кривой Рог, как вдруг Нармаева вызвали в штаб дивизии, вручили пакет и отправили в штаб армии. В штабе фронта его принял очередной майор и сказал: Вас вызывают в Москву.
8 февраля он прибыл в Москву, где встретил земляков, капитана Адьяна Сариева и старшего лейтенанта Санджи Богаева, который и рассказал о выселении народа и упразднении республики: Теңгр цокв!
День потерял очертания, густая пелена мрака встала перед глазами.
Вскоре их отправили в Новосибирск. В офицерском резерве Сибирского военного округа уже находились Дорджи Педеров, Леонид Сангаев, Бата Бадмаев, Басанг Манцынов, Бамба Есинов, Басанг Надбитов, Илья Намсинов, Давид Кугультинов.
В разговорах о причинах трагедии возникла версия, что виноваты воины 110-й кавдивизии, не удержавшие боевые позиции на Дону. Офицеры попросили Намсу Иванова, бывшего начальника политотдела дивизии, рассказать о ее действиях. Рассказ подполковника убедил их в несостоятельности слухов о переходе воинов дивизии на сторону врага.
Нармаев и сам понимал, что дело не в дивизии.
Вскоре офицеров демобилизовали с военной службы. Нармаев устроился на работу в Рубцовский свеклосовхоз.
Жизнь теряла смысл. 13 марта 1944 года он обратился к Сталину с просьбой восстановить на службе и отправить в действующую армию. В результате обращения ему предложили пройти курсы усовершенствования офицеров пехоты, где встретил Ивана Манджикаева и Убуша Манджиева. По окончании учебы Нармаева направили преподавателем тактики Белоцерковского военно-пехотного училища, недалеко от Томска.
Рутина преподавательской работы угнетала его. 15 марта 1945 года он писал в дневнике: «Тяжело. Скучно и грустно, не знаю куда девать себя, чем заняться».
Он постоянно размышлял о трагедии, постигшей народ. Понимал, что народ не может быть виновным, ведь все, и стар и млад, мечтали и приближали победу над врагом. Что касается предателей, то это явление в годы войны носило повсеместный характер. Не может судьба народа зависеть от действий жалких отщепенцев, хотя мысль о том, что в его народе нашлись изменники, жгла душу.
Пытаясь разобраться в причинах беды и защитить честь собственного народа, Нармаев принялся за письмо на имя Сталина. «Дорогой товарищ Сталин! С волнением и большой радостью изучаю Ваш доклад и приказ №220 от 7 ноября 1944 года. Как истинный советский человек, я безгранично рад, что отныне и навсегда наша земля свободна от гитлеровской нечисти», ‒ начал он письмо.
Далее писал, что ему «как сыну калмыцкого народа больно», что не все его земляки выдержали испытание войной. Группу предателей, по его мнению, возглавили люди, ненавидевшие советскую власть. В силу разных причин они сумели склонить на свою сторону часть отсталой массы.
Ответственность «за этот позор» он возлагал на руководителей Калмыцкой АССР: «секретарей обкома ВКП (б) Лаврентьева и Утнасунова, председателя Совнаркома Гаряева, председателя Президиума Верховного Совета Ностаева», которые, «когда немцы ворвались в республику, бросив все, в панике бежали в Астрахань».
После освобождения республики от оккупантов, по его мнению, эти руководители мало что сделали для восстановления разрушенного войной хозяйства, больше занимались вопросами личного благополучия, оставив в стороне решение важных государственных задач.
Нармаев отмечал, что оккупанты действовали расчетливо и ухищренно. Играя на национальных чувствах, умело сеяли рознь между калмыцким и русским населением, организовали в занятые ими Элисту и села поставку калмыцкого чая, открыли буддийские молельные дома. Не гнушались и подлой провокации. Переодевшись в красноармейскую форму, расстреляли в Кетченеровском улусе группу из 16 человек (женщин, стариков и детей), объявив, что таков прямой приказ Сталина.
Он писал, что тысячи калмыков сражались с врагом на фронте и сложили голову за советскую Родину. Это бессмертный сын народа Эрдни Деликов, разведчик Семен Сулуков, политработники Ишля Бадмаев и Алексей Хочинов, партизан Бадма Адучиев. «Здесь, в Сибири, я встретил много молодых калмыцких офицеров, в большинстве своем отмеченных правительственными наградами». Именно они, по словам фронтовика, являются достойными сынами народа.
«Тревожно думаю о судьбе народа», ‒ делился Нармаев, наблюдавший смерть и бытовую неустроенность калмыцких семей. Люди готовы, сообщал он, честным трудом смыть грязное пятно с имени народа и заслужить доверие советского правительства.
Во имя справедливости он просил пересмотреть решение «калмыцкого вопроса» и восстановить автономию народа, в любом регионе страны, даже в составе других национальных образований.
«Когда думаю, что отныне на моем родном языке не будет выходить газета, не будет ни книг, ни театра, ни школ ‒ дрожь пробегает по спине. Вот почему я решился обратиться лично к Вам, дорогой товарищ Сталин.
Лично я готов отдать все силы за возрождение моего народа, за великие идеалы партии Ленина ‒ Сталина».
Письмо закончил 4 декабря 1944 года.
Как-то ему приснился сон: идет совещание, рядом с ним за столом сидит Бамба Есинов. Заходит Сталин и, окинув взглядом зал, сделал знак, чтобы Нармаев с Есиновым покинули помещение. Позже все же пригласил к себе, улыбался, но ничего не сказал. Нармаеву запомнилось: во сне ему пришла мысль, что напрасно рвался к вождю.
День Победы встретил в Томске. Он по-прежнему был полон сомнений в отношении дальнейшей жизни. Мучительно раздумывал, где ему остановиться, чем заняться. Мечтал о новых знаниях, записал в дневнике условия приема в Литературный институт и адрес историко-филологического факультета Уральского госуниверситета.
И он решил уволиться с военной службы, поехать в Москву и попытаться устроиться специальным корреспондентом центральной газеты в одной из республик Средней Азии. Опыт газетной работы у него имелся.
21 октября 1945 года попрощался с преподавателями училища и в тот же день поездом выехал в Москву. В Союзе писателей СССР его принял Николай Тихонов, который, выслушав печальный рассказ Нармаева, сказал:
‒ Пишите на русском. Мы вам поможем.
Заметил, что недавно у него был балкарский поэт Кайсын Кулиев, уехавший в Киргизию. Распорядился выдать пособие ‒ три тысячи рублей.
В редакции «Совхозной газеты» согласились назначить Нармаева собственным корреспондентом в Киргизии. Встретиться с Окой Городовиковым и Семеном Липкиным, как намечал, ему не удалось.
1 декабря 1945 года Нармаев с семьей прибыл во Фрунзе. В Киргизии после обстоятельной беседы предложили должность заведующего отделом сельского хозяйства республиканской газеты «Советская Киргизия», пообещав уладить вопрос с московским назначением.
Десять лет жизни он отдал этой газете. Однажды ему приснилось урочище Чолун-Хамур. Теплый ветер колышет травы, перед ним долина Маныча.
Разбуженный воспоминаниями, он проснулся. Лицо ‒ в слезах. Было три часа ночи. Сел за стол, достал из полевой сумки бумагу и ровно вывел на странице: Москва, Кремль, товарищу Сталину Иосифу Виссарионовичу.
В этом письме он повторил известные читателю тезисы. Утверждал, что Ленин не допустил бы репрессий по национальному признаку. На шестой день получил уведомление: «Принято. Канцелярия Сталина».
Через две недели Нармаева вызвали в местный ЦК партии. На столе заместителя заведующего отделом пропаганды Баранова лежало его письмо с резолюцией: «Разъяснить товарищу». Партийный чиновник сказал:
‒ Пора бы вам успокоиться, ведь измена не прощается.
Нармаев взорвался:
‒ Кто изменник? Когда я в Сталинграде бился с немцами в рукопашной, ты здесь сидел и набивал брюхо! Это ты ‒ жулик и проходимец!
Дело было не в чиновнике. Нармаев понимал, власть не готова к переменам.
Газетная текучка тяготила его. Он решил заняться научными исследованиями и в 1955 году перешел на работу в Киргизский научно-исследовательский институт животноводства. Зимой следующего года его командировали в Москву на ежегодное научное собрание в головном институте.
В столице посетил Бема Джимбинова. Он принял его тепло, но надежд на национальное возрождение калмыков не питал.
Встретился с Окой Городовиковым, который заметно постарел. Речь о трагической судьбе народа не поддержал, отвлекся на воспоминания. Нармаев понял, что начинать серьезный разговор не имеет смысла.
На другой день отправился в ЦК партии. Его принял один из заместителей заведующего отделом пропаганды. Нармаев заговорил о восстановлении Калмыцкой АССР.
‒ Это не простой вопрос, и он не в моей компетенции, ‒ сказал собеседник.
‒ Вы же согласны, что нужно спасать язык. Необходима газета.
‒ Вот об этом можно подумать, кадры найдутся?
‒ Найдутся.
‒ Посоветуюсь с товарищами. Приходите завтра.
Окрыленный Нармаев отправился к Джимбинову. Бем Окунович поддержал мысль о создании газеты и, сославшись на занятость, сказал, что не может разделить его визит.
Назавтра цековский сотрудник спросил у Нармаева:
‒ Чьим органом будет газета, кто ее будет издавать?
‒ Наверное, органом Новосибирского обкома партии, там находится Главное управление по спецпереселенцам.
‒ Звонил им, у них мало калмыков, считают издание газеты нецелесообразным.
Нармаев растерялся. Об этих деталях он не думал.
Позвонил Елене Стасовой, помощнице Ленина. Выслушав его, она сказала:
‒ Калмыцкий вопрос не останется нерешенным, дождитесь ХХ съезда партии.
На первый взгляд хождения Нармаева не дали результата, но сложился нужный опыт. 16 января 1956 года он уехал во Фрунзе.
Пришла весна. Съезд партии развенчал культ Сталина. Наступило время, которое требовало немедленных действий. В один из дней Бова Колпакова прибежала к Нармаеву:
‒ Звонил Адиш Бачаев. Он просил тебя приехать в Москву, сказал, что нужно биться за свой народ, иначе упустим время! О деньгах пусть не беспокоится, я получил огромные отпускные.
Через день скорый поезд мчал Нармаева и Алексея Берденова в Москву.
В столице остановились у вдовы Василия Хомутникова. В течение нескольких дней Ленинская библиотека стала их домом. Один заказывал газеты прошлых лет, другой ‒ исторические материалы, третий ‒ партийные документы и государственные акты. В газетной публикации 1942 года прочитали, что калмыки по числу награжденных воинов занимают одно из первых мест. Собрав таким образом богатый материал, сели за составление справки. К ним троим присоединились москвичи Апуш и Бем Джимбиновы. По предложению Нармаева обращение о восстановлении калмыцкой автономии решили адресовать Клименту Ворошилову, председателю Президиума Верховного Совета СССР. Также решили попытаться с ним встретиться и составить разговор.
‒ Здесь нам может помочь Ока Иванович, ‒ подсказал Апуш Джимбинов.
Составили письмо от имени Городовикова к Ворошилову с просьбой принять его и группу земляков.
На другой день группой поехали к Городовикову на дачу. Жена генерала, Александра Михайловна, зорко следила за тем, чтобы мужа не обременяли просьбами. Дождались, когда пожилая чета выйдет на прогулку. Нармаев, опасаясь, что супруга может воспрепятствовать подписи знаменитого конника, задержал ее, щедро рассыпая комплименты. Лишь увидев, что Ока Иванович подписал письма, подвел Александру Михайловну к друзьям и познакомил с ними.
На следующий день они были в приемной Верховного Совета СССР. Помощник Ворошилова, вскрыв пакет, сказал:
‒ Немедленно доложу, ответ получите через Джимбинова, здесь указан его рабочий телефон.
Часа через два помощник сообщил, что Ворошилов примет их завтра в 13.00. Адиш Бачаев отправился известить Городовикова. Он рассказывал, что супруга хотела отговорить мужа от встречи, но генерал проявил характер:
‒ Меня примет Климент Ефремович, нужно подготовиться!
В назначенное время дверь кабинета открылась, Ворошилов встал из-за стола, подошел к Городовикову и заключил его в объятия.
Началась беседа. Ока Иванович сказал:
‒ Климент Ефремович, мы пришли к вам поделиться своими чаяниями. Надеемся, вы нам поможете.
Ворошилов бегло пробежал письмо и углубился в справку.
‒ Это верно, ‒ сказал он. ‒ Калмыки преданно служили России, не жалея живота. Помнишь, Ока Иванович, как было в Гражданскую, калмыки воевали храбро.
Это была очень важная встреча, которая имела историческое значение. Впервые после 28 декабря 1943 года калмыцким представителям удалось донести до высшего руководства страны правду о своем народе. К чести Ворошилова, он в тот же день познакомил членов президиума ЦК КПСС с письмом калмыцких делегатов.
Тем временем Нармаев с Бачаевым и Берденовым встретился с сотрудниками Всесоюзного радиокомитета и попросил организовать передачу калмыцкой музыки. Поиски грамзаписей заняли время. Наконец сотрудница фонотеки принесла несколько пластинок и одну из них поставила на проигрыватель. В комнате разлилась родная мелодия ‒ это была песня «Ялуха». Адиш Бадмаевич не выдержал, пустился в пляс. Женщина изумленно взирала на него.
23 сентября 1956 года в исполнении Улан Лиджиевой по Всесоюзному радио прозвучали калмыцкие песни. Давид Кугультинов, томившийся в Норильске, в тот же день написал стихотворение:
Что это? Как малый мальчуган,
Рукоплещет старец поседелый.
Это ведь Лиджиева Улан
Песню по-старинному запела!
Отчий край, чьи дали широки,
К тесному приблизился жилищу,
Плачут все: старухи, старики,
Плачу я, как будто лук я чищу.
Не стыдимся мы счастливых слез:
Через реки, города, станицы
Силу жизни нам эфир принес.
Он калмыков имя произнес,
Голос, прозвучавший из столицы.
24 ноября 1956 года ЦК КПСС принял постановление «О восстановлении национальной автономии калмыцкого, карачаевского, балкарского, чеченского и ингушского народов», в котором отмечалось, что ЦК КПСС считает необходимым исправить допущенную к этим народам несправедливость и восстановить их национальную автономию.
Этим же постановлением предусматривалось образование Калмыцкой автономной области в составе Ставропольского края. В декабре начали работу Оргбюро Калмыцкой партийной организации и Оргкомитет области, которому до выборов в Областной совет трудящихся было поручено руководство хозяйственным и культурным строительством на территории Калмыкии.
Иногда можно услышать о деятельности разных инициативных групп по восстановлению калмыцкой национальной автономии, называются фамилии. Это заблуждение. Единственной инициативной группой, добившейся искомых результатов, явилась команда единомышленников, лидером которой был Нармаев. Их усилия поддержал Ока Иванович Городовиков. Именно эти люди заслуживают нашей благодарной памяти.
Нармаев был человеком строгих нравственных правил и предельной скромности. Не включил себя в список бойцов, впоследствии удостоенных звания Героя Советского Союза за форсирование Днепра, хотя командовал ими и делил опасность. Так он был воспитан. Весной 1956 года стал тем человеком, который приходит в нужное место в нужное время. Он, словно герой вековых сказок, принес долгожданную свободу своему народу. Это был моральный подвиг, выстраданный им за годы войны и ссылки. Война научила его не прятаться за спины других, брать ответственность на себя. Это был звездный час Морхаджи Нармаева и нашего народа.
Василий Церенов

Видео