В НЕОПЛАТНОМ ДОЛГУ

15-05-2020, 09:49 | Память

Когда 22 июня 1941 года нацистская Германия начала свою агрессию против нашей Родины, то по первому Указу Президиума Верховного Совета СССР мобилизации в Красную Армию подлежали военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно. Об одном из них, безвременно ушедшем, - наш запоздалый рассказ....
В августе 1975 года, в разгар вступительных экзаменов в КГУ, мой старый знакомый Сергей Иванов, ожидавший приема к ректору Николаю Красавченко, подвел меня к немолодому уже мужчине.
- Познакомься - это мой дядя Тюрбя Лиджи-Горяевич, он же по совместительству - отец этого солдата, - указал Сергей на подошедшего русского парня - рослого, статного и совершенно, ну просто разительно непохожего на отца. - Очень славный мужик - мой дядя!
- Наши отцы и дядья просто не могут быть другими! - пошутил я, пожимая руку
внешне ничем неприметному, тихому и несколько даже застенчивому человеку.
- Да нет, я тебе серьезно говорю - славный и даже героический! - упрямо
повторил Сергей Манджиевич и, загадочно улыбаясь, добавил: «Он - дезертир!...»
Мне захотелось поскорее высвободить руку, которую держал в своей мой новый знакомый: только этого не хватало - водить знакомство с дезертиром!..
-Да ты не дрейфь, - заметив мое смущение, успокоил Сергей Иванов, - он же не с фронта дезертировал, а на фронт! А теперь вот - учительствует в Лагани.
Так ведь я, похоже, знаю эту историю - от отца своего слышал и не раз. Мы даже хотели рассказать о ней в нашем сборнике документов и материалов о войне в 1965 году, да не позволили нам, составителям этого сборника. Я задал старому учителю несколько «контрольных» вопросов: сомнений нет - передо мною главный герой нашумевшей когда-то, в сорок четвертом году, истории на строительстве Широковской ГЭС...
Когда визит лаганцев к ректору состоялся и ректор разрешил нашему солдату - «дембелю» Николаю Лиджи-Гаряеву (он оказался приемным сыном «дезертира»), пересдать полученную «двойку» по немецкому, мы договорились с Тюрбя Лиджи-Гаряевичем, что я обязательно приеду к нему в Лагань, точнее поселок Северный, что под Лаганью, приеду специально, чтобы и с документами его ознакомиться, и всю его одиссею записать, да и просто «за жисть» поговорить...
И вот мы сидим в саду скромного сельского дома, сидим под яблоней, и каждый порыв даже небольшого ветра роняет нам на плечи и головы уже созревшие яблоки, которые щедрой россыпью усеивают весь сад. Мы подбираем их, вытираем носовым платком и едим, не опасаясь последствий: с экологией у Тюрбя Лиджи-Гаряевича - порядок...
Тихо и неторопливо, как вода Лаганского канала, течет повесть жизни бывалого солдата, и нет в ней, кажется, ничего героического - все обыденно, буднично и просто, как краюха насущного солдатского хлеба. По моим многолетним наблюдениям, так рассказывают о себе и своем деле только настоящие герои...
- Родился я в 1916 ( году - это по документам. А фактически - в 1914 году. Это была специфика того времени - мать убавила мне возраст, чтобы продлить получение пайка на каждого из 5 детей, когда остались мы без отца. Он умер в 1921 году - не то от голода, не то от тифа, а скорее — и от того, и от другого вместе, потому что эти два бедствия народных были тогда неразлучны.
Родился я в будущем Хапчинском сельсовете Яндыко-Мочажного улуса, в хотоне Баинда. Море тогда уже отступало, и в конце 20-х - начале 30-х годов весь наш хотон переехал ближе к воде, на 3 км, присоединившись к хотону Хавтхрин-Шоха Хапчинского же сельского совета. В этом селе я жил до 1939 года - до самого ухода в армию.
В 1934 году я закончил семилетку в Лагани, поступил в Калмпедтехникум в Астрахани, 1937 году закончил его и был направлен в Харахольскую начальную школу Цомогского сельского совета. В школе я проработал всего 2 года и вел арифметику в 5 и 6 классах, а в 38-м - был директором. В конце 1938 года меня избрали в Лаганский РК ВЛКСМ, назначили завсектором пионерской работы, а вскоре направили на трехмесячные курсы комсомольских работников в г. Дубовка Сталинградской области. Летом 1939 года я закончил курсы и был назначен завагитпропа райкома ВЛКСМ в Лагани. Тут же вступил кандидатом в члены ВКП (б). Но комсомольская работа мне почему-то не понравилась, и я вскоре, осенью 1939 года, попросил Лаганский райвоенкомат взять меня в армию. Сразу же направили в Особый Киевский военный округ. А тут начался известный поход Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию. Я рядовым был направлен в нашу часть в г. Станислав (ныне Ивано-Франковск), который уже был освобожден, и прибыл туда лишь к концу освободительного похода. Так что никакими подвигами похвалиться не могу.
До мая 1940 года служил в Станиславе, на той же, только что присоединенной, Западной Украине. После прибытия в Станислав я был направлен в школу младших командиров 5 Отдельного эскадрона связи нашей 16 кавдивизии. Учился в ней около полугода и вышел из нее командиром отделения связи. В августе 1940 года наша 16 кавдивизия была преобразована в мотострелковую дивизию и направлена в Армению. А наш 5-й Отдельный эскадрон связи был преобразован в 6-й Отдельный батальон связи и пересажен с трехконных тачанок на бронемашины Б-10 и Б-20.
В Армении служили мы до самого начала войны, а в первые дни ее из нашей мотострелковой дивизии было сформировано две стрелковые бригады - видимо не хватало техники. В составе одной из этих бригад я был переброшен в Ленинакан, и служил в районе знаменитого Эчмиадзина. Здесь и застало меня начало Великой Отечественной войны.
В районе деревни Владиславовка, во время нашего наступления на Симферополь, в начале января 1942 года я получил тяжелое пулевое ранение в грудь - чуть выше сердца. Ранение было слепое - пуля попала в лопатку и там застряла - видимо, пуля была на излете. Начал харкать кровью, а обратиться к медсестре, не говоря уж о враче, не могу - не было их поблизости...
После переправы на Таманский полуостров в районе Темрюка я попал в Краснодарский эвакогоспиталь; это была бывшая школа на улице Красной - главной улицы Краснодара. После санобработки в эвакогоспитале я впервые лег в нормальную постель на спину и только тут почувствовал, что в спине что-то колет (до этого чувствовал какую-то боль в спине, где конкретно - не знал, так как спал где сидя, где стоя, а где и на ходу). Позвал сестру - пощупала и говорит: «В лопатке торчит пуля!». Удивляется: «как это вы с пулей в спине до Краснодара дошли?». А я и сам не знаю - как. До Краснодара добрались числа 15 января, т.е. после более 10 дней пешего перехода, а шли почти без отдыха. И не только я - со мной шли многие раненые. Правда, после Темрюка, многих из нас подобрали наши медсанчасти. Меня тоже. Но во время перехода от Феодосии (Владиславовки) до Темрюка шли только пешком, со всем снаряжением. Вот когда мне помогла моя спортивная подготовка! Не будь ее - может и не выдержал бы такого напряжения сил!..
Сестра позвала врача, и он тут же положил меня на операционный стол и вырезал пулю со стороны спины. Однако в пробитом легком было много крови. Врач разрезал на груди скважину см 5-6 и тампонами в течении почти месяца вычищал из раны кровь, пока не отчистил полностью, хороший был мужик, я до сих пор жалею, что не записал его имени. Да разве тогда - об этом были мысли! Выжить бы...А ведь он меня не только лечил, но и морально поддерживал. И все шутил, что я счастливый человек: пуля могла попасть в сердце, а взяла чуть выше, могла попасть в ребра и раздробить их, а попала между ними, могла искалечить лопатку, а попала в хрящевую оконечность ее - сплошное везение!
После Краснодара нас привезли в Тбилиси и поместили в госпиталь - ранее в нем была Александровская больница. Лежал здесь до середины марта. Выписали в Запасной полк в местечке Авчала. Так началось мое знакомство, а затем и дружба с Грузией, оставшаяся на всю жизнь.
В мае 1942 года я был направлен на бронепоезд 719 «Комсомолец Дагестана» в качестве командира отделения управления. В мое отделение входили радиотелеграфисты, телефонисты, и разведчики - всего 15 человек. Наш бронепоезд участвовал в обороне Кавказа под Моздоком, в районе Орджоникидзе и на Кизлярском направлении. Но на только что построенной дороге Кизляр-Астрахань бывать нашему бронепоезду не приходилось - там действовал Сибирский дивизион бронепоездов. В глубине души я надеялся, что и наш 719-й «бросят» на эту дорогу - ведь она проходила через приморские улусы Калмыкии. Но, увы, - не привелось...
В марте 1944 года меня вызвали в штаб бронепоезда, и начштаба сказал, что получено предписание командования о направлении меня в другую часть. О Калмыцой АССР, об упразднении республики и о выселении калмыков он ничего не говорил, и я сам об этом - ничего не знал. И только стороною доходили до меня какие-то тревожные слухи... Тогда меня из г.Самтредия направили в г.Гори, и здесь я встретил других калмыков - рядовых и сержантов. Встретил и Бадму Добжинова, моего однокашника по Калмпедтехникуму. И от этих товарищей я узнал, что некоторые из них уже успели получить письма от своих родных и близких из Сибири. Но толком они - тоже ничего не знали и потому строили разные догадки -относительно нашей дальнейшей судьбы. Одно было ясно - произошла какая-то трагедия.
Дней через десять нас собралось свыше 100 человек из разных частей Закавказского военного округа, и мы узнали, что нас направляют в г. Кунгур Молотовской области - и ситуация стала проясняться. По пути в Кунгур нам не раз встречались калмыки, совершенно бездомные, от которых мы тоже, вновь и вновь, узнавали, что калмыки выселены. (В Гори же нам говорили только, что в Кунгуре формируется какая-то калмыцкая часть, но не знали, какая именно. А это оказались стройбаты, только в гораздо более ухудшенном варианте).
Прибыли в Кунгур не то в конце марта, не то в начале апреля 1944 года. Здесь мы пробыли не более суток, и на нас всех, 100 с лишним человек, направили в Широклаг на ст. Половинка, где уже ранее прибывшие строили гидроэлектростанцию на реке Косьва. Часть из нас направили на строительную площадку ГЭС, на земляные работы - из котлована тачками возили землю по деревянному настилу наверх, другие вели бетонные работы, а некоторые - взрывные. Часть наших парней направили на лесоповал в районе ст. Половинка - рубить лес для стройки. Валили лес ручной пилой, рубили сучья, разделывали на мерные бревна и отправляли их по назначению. А потом нас присоединили к основной группе строителей на площадке самой ГЭС.
Работал я около месяца на лесоповале, потом с месяц на площадке. Эта работа была еще тяжелее. И все время нас, калмыков, не оставляла какая-то обида: нашим прямым начальником, прорабом на лесоповале, был некий немец из Поволжья. «Вот-те раз, - возмущались мы в сердцах, - мы их били, а они нами командуют теперь!». Конечно же, поостыв, мы понимали, что этот человек ни в чем перед нами не виноват, более того, он и сам - такой же бедолага, как и мы. А прорабом его поставили просто, наверное, потому, что он был специалистом, но нам все равно было обидно.
Работа у нас была - не обычная, а чертовски тяжелая, и люди, даже молодые и здоровые, быстро выдыхались на ней, превращаясь буквально на глазах в дистрофиков. Более того, люди слабели и опускались не только физически, но и морально, теряли уважение к себе. И вот это было особенно горько. И тогда я решил, надо бежать на фронт, иначе тоже «дойду». А вскоре мне и вовсе повезло: недели через две моей работы на тачке наш комроты Иванов Василий Гаряевич (сержант), учитывая мое педагогическое образование, взял меня писарем, и жить мне стало легче. Но я все равно думал о фронте - это был единственный способ снова почувствовать себя человеком, а не изменником Родины...
Здесь было более трех с половиной тысяч калмыков, - исключительно рядовой и сержантский состав, почти все - фронтовики, как правило, с боевыми орденами и медалями. Можно без преувеличения сказать, - это был цвет калмыцкого народа, его будущее - молодые парни и мужики в возрасте, как правило от 20 до 30 лет. Как теперь говорят - генофонд нации. И вот он, этот генофонд, на глазах разрушался физически и морально. Эти люди жили только ожиданием победы, и сами немало сделали для нее.
Постепенно я подружился с Андреем Альчиновым. Но сначала довольно долго мы прощупывали друг друга и, наконец, открылись: надо бежать на фронт! Андрей сказал, что у него есть один верный товарищ - ему можно довериться. Это оказался Бембя Михайлов. Он был моложе меня, и еще моложе Андрея, который был на 5-6 лет старше меня.
Порешили: надо готовиться к побегу - накапливать тайком продукты, деньги, хлеб, сухари, сахар, постное масло - чтобы не очень громоздко, но калорийно. Раздобыли мы какую-то изрядно потрепанную школьную карту, точнее атлас - без него не могло быть и речи о побеге. Это - верная гибель, ибо места для нас совершенно незнакомые, лесные, а мы, степняки, поначалу просто терялись в лесу.
Кроме того, решили: если побег удастся, то надо обязательно изменить национальность, потому как в противном случае нас не только выдворят с фронта и снова отправят в тот же Широклаг НКВД, но и отдадут под суд по законам военного времени.
Одним словом, план побега мы разработали во всех деталях и, кажется, все предусмотрели. И в дальнейшем действовали в полном соответствии с ним, в том числе — и национальность каждый в своей «Красноармейской книжке» выправил: мы с Бембей Михайловым аккуратно стерли соответствующие буквы и вписали другие. Так стали мы «казахами». А Андрей Альчинов оказался еще «проворнее» - он еще до этого раздобыл где-то «Красноармейскую книжку» на имя казаха, кажется, Даскалиева. И ему даже выправлять ничего не пришлось...
В один из выходных дней, когда нас отпустили на базар в ст. Половинка, мы не вернулись в лагерь и двинулись на юг, в сторону Молотова. Цель - добраться до железной дороги, ведущей на Запад. Шли лесом по течению реки Косьвы; продукты экономили максимально. И все-таки через несколько дней все припасы съели. И тогда продали сначала шинели, благо было лето, затем - все остальное, вплоть до запасных портянок. Наконец, вышли на Каму в районе впадении в нее реки Чусовой. И здесь (впервые за столько дней!) сели на пристани на пароход и двинулись в сторону Молотова.
Не доезжая до Молотова, в пригороде его, сели на местный поезд и добрались до станции Верещагино, благополучно избежав Молотова. Когда добрались до Шуи - так, кажется, назывался этот городок, средства наши иссякли полностью, и мы решили: будь что будет - обратимся в комендатуру. Обратились, рассказали заготовленную заранее легенду - наш состав шел на фронт, а мы, сойдя на одной из станций купить продукты, отстали, и теперь никак не можем догнать свой состав, а в нем - все наше имущество. Нам поверили, хотя и выругали за ротозейство, но поверили! И это было главное. И даже мысли у них не возникло, что мы - дезертиры! Те бегут с фронта, а мы - на фронт! Более того, нас накормили, выдали сухой паек на сутки и с сопровождающим отправили на пересыльный пункт в Ярославль. В Кремле происходила сортировка людей, и здесь мы снова, в который уже раз, повторили свою легенду. Поскольку мы рвались на фронт, а не с фронта, то наша легенда и здесь не вызвала никаких сомнений, в том числе - и наши документы.
В соответствии с нашими армейскими специальностями нас распределили в различные запасные части, дислоцировавшиеся в Москве. Меня направили в запасной полк связи РГК (Резерв Главного Командования); Бембя и Андрея, как шоферов - в автотранспортную часть. Так и расстался я с моими верными друзьями на Ярославском вокзале в Москве, и теперь каждый из нас - пошел на фронт своим путем...
Командование части предложило мне остаться служить в этом полку, так как я был радиотелеграфистом 1-го класса (работал на морзянке). Но поскольку моя главная цель была - не в Москве окопаться, а на фронт попасть, то я настойчиво добивался отправки на фронт своим путем...
И вот свершилось - я был направлен во взвод связи третьего батальона бригады радистов. Это было в июле 1944 года, и я всю оставшуюся войну прошел в рядах этой бригады. Правда, в сентябре или октябре 1944 года она была преобразована в 105-ю гвардейскою стрелковую дивизию, которой командовал генерал-майор Денисенко, Герой Советского Союза.
В составе этой дивизии я воевал на Третьем Украинском фронте, а затем - на Втором. Участвовал в освобождении Венгрии, Австрии, в том числе - Вены, и закончил войну в Чехословакии, юго-западнее Праги, 11 мая 1945 года.
Еще 8 мая мы заняли боевые позиции южнее Праги. А 9-го утром должно было начаться наше наступление в западном направлении города Пльзень. Но рано утром 9-го мая нам объявили, что война окончилась, - фашисты капитулировали. Однако радость наша и ликование оказались преждевременными, так как часть немецких войск, расположенных перед фронтом нашей армии, а возможно - и других войск, не хотели капитулировать. Потому мы преследовали их, ведя наступательные бои до 11 мая и закончили войну на р. Влтава, в районе города Писек, где мы встретились с частями англо-американских войск. На этом и завершилась для нас война. О других участках говорить не берусь - там, возможно, и по другому было...
После этого 9-я армия была переброшена в Венгрию, и наша часть была расположена недалеко от Будапешта. Вот какими были мы тогда, в победном 1945 году.
И Тюрбя Лиджи-Гаряевич подал мне несколько фотографий, большей частью любительских, запечатлевших обычные сцены военного, точнее - уже послевоенного солдатского быта. Но одна из этих фотографий сделанная профессионально, на почтовой карточке, особенно меня заинтересовала. На ней — гвардии старшина Лиджи-Гаряев в парадной форме с гвардейским знаком и орденами Славы и Красной Звезды на груди. И только тут я спохватился, что Тюрбя Лиджи-Гаряевич, награжденный двумя боевыми орденами, ни разу о них не обмолвился за целый день нашего с ним разговора. А ведь такие боевые награды - не за одно лишь участие в войне давались. Такие ордена давались за конкретные боевые подвиги, и я попросил ветерана рассказать об этом...
- Да что об этом рассказывать! - отмахнулся Тюрбя Лиджи-Гаряевич. - Разве в
наградах дело? Для меня гораздо важнее другое: я был и остался патриотом своей
Советской Родины, а не каким-нибудь изменником, и я это доказал не словами, а
делом. Правда, доказал тогда это - только самому себе..
- Это как понимать?...
- А так, что я ведь по-прежнему значился казахом, хотя в душе ни на минуту не
переставал быть калмыком. Но сказать об этом сослуживцам все еще было нельзя. Раскрой я тогда свою тайну - и загремел бы под трибунал. Почти наверняка, хотя и говорят: победителей не судят! Тогда - судили, еще как судили!...
- А вскоре началась массовая демобилизация нашей армии в Венгрии. Наша дивизия тоже была расформирована, я попал в военную комендатуру Будапешта, в которой прослужил еще год - до моего личного дембеля в мае 1946 года. На родину, в Калмыкию, ехать мне было рискованно - моя «казахская» национальность была бы немедленно раскрыта со всеми вытекающими из этого последствиями. И я поехал в Грузию, к своей невесте, с которой я познакомился еще в феврале 1944 года, незадолго до отправки моей в Кунгур. Впрочем, это уже совсем другая история, и она едва ли вам интересна...
Я заверил Тюрбя Лиджи-Гаряевича, что эта история - не менее интересна, не только - в личном плане: случай то, можно сказать, - уникальный!
- Звали эту девушку - Нина Александровна Любянская. Она работала тогда в г.Самтредиа, на шелкомотальной фабрике. Я переписывался с ней до самой демобилизации. Но писать ей начал только после того, как попал в воздушно-десантные войска: не мог же я, в самом деле, писать ей из нашего Молотовского «заточения» - гордость не позволяла!
А после моего бегства из Половинки события моей личной жизни были таковы: с фронта я не писал родным в Сибирь, так как не знал, где они находятся. А в это же самое время мои родные продолжали какое-то время (может быть по инерции) писать на мой старый адрес - Грузию, на бронепоезд №719. Мои товарищи и сослуживцы по этому бронепоезду (он назывался еще - «Комсомолец Дагестана») отнесли их письма Нине Любянской, зная, что я имею с ней переписку. Нина, в свою очередь, отписала моему двоюродному брату Бадме Манджиевичу Лиджигаряеву (он, главным образом, и писал мне потом, так как мать моя была неграмотная), что я нахожусь на фронте, и дала ему мой адрес. И тогда уже мои родные стали писать мне на фронт. Но даже родным своим я не писал о том, каким образом я попал на фронт, чтобы не демаскировать себя.
А тогда, в мае 1946 года я поехал в Грузию снова через Махачкалу (дорога через Туапсе то ли закрыта была, то ли еще какая причина случилась!). И я пошел на берег Каспия. Встреча наша была очень радостная (я вернулся живой и здоровый!), но горькая - ведь я ехал, еще не зная, что ожидает меня впереди, так как до 20-го съезда КПСС было еще ой как далеко - целых 10 лет!..
Нина дождалась меня, и я был благодарен ей за это, а еще за то, что она помогла мне и моим родным найти друг друга, пусть пока и по переписке, но главное - найти...
Вскоре мы поженились, и я поступил на работу на Кутаисскую электросеть «Грузэнерго» и все последующие годы работал линейным электромонтером на высоковольтной линии - вплоть до возвращения на родину в 1958 году.
После долгих колебаний я все же в 1953 году выехал в Новосибирскую область, в Искитимский район, где жила моя мать - очень уж мне хотелось увидеть мою старушку, которую я не видел целых 12 лет. Это был огромный риск, так как меня знали там многие мои земляки. Да и местный комендант мог обратить внимание на приезд к матери-спецпереселенке свободного сына - не спецпереселенца. Взять же мать к себе, в Грузию, и думать тогда было нечего - никто бы этого не позволил.
А в 1956 году, после 20 съезда КПСС, я уже свободно и открыто поехал в Новосибирскую область за матерью и привез ее в Грузию, где она жила со мной до возвращения на родину. Жилось ей у нас трудно - она не знала не только грузинского, но и русского языка. Кругом - красота неописуемая, а она — тоскует, как птица в клетке.
В 1957 году, после указа о восстановлении автономии, я вскоре, а точнее - в конце года, возбудил ходатайство о восстановлении моем в партии. И добился-таки этого восстановления с непрерывным партийным стажем! Но это уже совсем другая история, хотя и тоже - связанная с моим дезертирством.
И это, кажется, моя последняя «история», связанная с моим «дезертирством с трудового фронта». Хотя нет, была и еще одна - восстановление моей калмыцкой национальности. Но она, к счастью, не доставила мне особых хлопот и волнений.
Вот и пришло, наконец, время, когда я мог вернуться на свою родину, в Калмыкию, не опасаясь ни подозрительности властей, ни опасливости окружающих - все бумаги мои были в полном порядке, все в биографии моей было ясно...
В августе 1958 года я распрощался с моей доброй Грузией, приютившей меня в самое трудное для меня время, с ее милым, зеленым городком Самтредиа, с его улицей Цулукидзе, тоже сыгравшей свою роль «в моей блуждающей судьбе», с ее домом №3, в котором прожил я столько лет и, конечно, с нашими соседями, с которыми давно уже сдружился. Жалко, конечно, было расставаться со всем этим, но...
Когда мы всей семьей возвращались из Грузии на родину, то на станции Артезиан я сказал матери, что это - первая станция Калмыкии, что отсюда начинается калмыцкая земля, моя старая мать огромным усилием воли выползла из вагона, опустилась негнущимися коленями на раскаленный августовский песок и, рыдая, начала благодарить Бога за то, что он вернул ее на родную землю. Простирая высохшие старческие руки к окружавшим станцию песчаным барханам, она говорила им слова любви, слова восхищения родной землей. Я стоял рядом и, не нарушая материнской благодарственной молитвы, беззвучно плакал, глотая слезы, высокие и горькие слезы...
На родине, на своей малой родине, я, наконец-то, вернулся к своей первой и основной профессии - учителя, с которой меня разлучила война и последующие события, и о которой я все эти годы мечтал. Поступил на работу в восьмилетнюю школу в поселке Нарн-Худук Черноземельского района, вел калмыцкий язык и историю. А вскоре понял, что на старом «багаже», полученном в Калмпедтехникуме, еще до войны, уже не прожить — надо учиться! И в 1962 году, имея за плечами уже более сорока лет от роду, я поступил заочно на исторический факультет Ставропольского педагогического института, который я закончил в 1967 году. И вот с тех пор работаю учителем истории, а потом еще и директором школы в Северном, рыболовецком колхозе «Красный моряк».
- А вот это я - при полном юбилейном параде! - и Тюрбя Лиджи-Гаряевич подал мне совсем еще новую фотографию, при одном взгляде на которую мне захотелось встать перед этим старым учителем и обнажить голову - помимо боевых орденов и медалей, которые и ранее «теснились на груди» ветерана, появились и самой высокой пробы награды, за труд, в том числе орден «Октябрьской революции»!..
- Помилуйте, дорогой Тюрбя Лиджи-Гаряевич, - восхитился я совершенно
искренне, - ведь нашего брата-учителя не очень-то балуют наградами. А у Вас -
такие... Расскажите пожалуйста!..
- А вот тут и вовсе нечего рассказывать, - досадливо отмахнулся ветеран. - Просто работал и ничего более. Ну и, конечно, занимался общественной деятельностью. Вот и весь рассказ.
Такой «рассказ» меня, конечно, не удовлетворил, и я «пригрозил» ветерану, что все равно, рано или поздно, доберусь до его наград, точнее - до его наградных материалов, которые, я очень на это надеюсь, сохранились в архиве отдела наград Главного управления "кадров министерства обороны, да и в Министерстве просвещения - тоже...
- А вот за это, - сказал в заключение Тюрбя Лиджи-Гаряевич, - я был бы вам очень благодарен! Дело в том, что я и сам еще не видел этих наградных материалов: во время боев как-то недосуг было поинтересоваться, а потом и вовсе — быльем поросло. Так что из всех моих военных документов того времени у меня сохранилась лишь одна Красноармейская книжка, да и то - не та, которую я «подчистил» в июне 1944 года, после побега из Широкстроя, а уже другая, которую выдали мне 11 января 1945 года, когда наша часть - 349 гвардейский стрелковый полк - воевала уже в Будапеште...
Вот и все мои военные документы. А вот наградные реляции - и в самом деле хотелось бы посмотреть!
С жаром, самым искренним и благородным, я заверил старого учителя, что разыщу, непременно разыщу его наградные материалы. Но, увы, так и не разыскал: политические баталии уже начавшейся перестройки и иные «бои местного значения» захлестнули меня с головой. А вскоре и сам Тюрбя Лиджи-Гаряевич ушел из жизни...
Так и остался я в долгу перед этим замечательным человеком, а заодно - и перед его боевыми друзьями: Бембя Михайловым, которого я знал лично и даже получил от него некоторые документы, но так и не выбрался записать его самого, и Андреем Альчиновым, с которым никогда не был знаком лично, но перед которым тоже чувствую себя в неоплатном долгу.
На фотографии, полученной от внука ветерана Mapкa Лиджи-Гаряева, дарственная подпись Тюрбя Лиджи-Гаряевича гласит: «Дорогому и милому сыну Колянчику от вечно любящего папы. Северное, 24.03.75 г.». «Колянчик» - это тот самый, упоминавшийся в начале нашего повествования молодой русский парень, демобилизованный солдат, который еще во младенчестве был усыновлен старым солдатом-калмыком и который до сих пор с благоговением хранит память о своем приемном отце. Впрочем, Тюрбя Лиджи-Гаряевич не был бы, наверное, самим собою, если бы остановился на этом «достигнутом рубеже»: несколько лет спустя Тюрбя Лиджи-Гаряевич, видимо, для достижения "национального баланса", в своей интернациональной семье, усыновил и еще одного мальчика - Юрия. На этот раз - калмыка. Так и выросли эти два парня вместе, ставшие уже отцами семейства. И остается только пожелать им, чтобы также вместе преодолевали они и свалившиеся на них все жизненные невзгоды.

Юлий ОГЛАЕВ

#СпасибоЗаПобеду #ЭтотДеньПобеды #ГероиКалмыкии #ГероиПобеды #75летПобеды #Победа08 #ПобедаКалмыкия

Видео