Фронтовики

29-04-2021, 15:04 | История

В канун годовщины Дня Победы я хочу рассказать о судьбе фронтовиков, имена которых остаются примером верности воинскому долгу и солдатского подвига в годы Великой Отечественной войны.
Джимбя Бавдаев был одним из близких друзей моего отца. Они вместе воевали в 110-й кавдивизии. Подробности военной судьбы Бавдаева мне сообщил Николай Джангаев, великолепный знаток событий войны.
В июле 1942 года в ходе боев связь между подразделениями дивизии, державшей оборону на участке в несколько десятков километров, была утрачена. Трое бойцов, нередко вступая в стычки с врагом, пробивались в сторону Маныча, куда отходили части дивизии. Вдруг дорогу им преградила группа солдат во главе с офицером, который приказал конникам спешиться и отдать лошадей. Джимбя Бавдаев и Манджи Баднаев молча отдали коней. Третий же их товарищ сказал, что он так поступить не может, это его собственный конь, которого растил, чтобы на нем защищать Родину. Офицер тут же его застрелил, Бавдаева и Баднаева отправили в особый отдел, оттуда – в штрафную роту.
После возвращения из Сибири Бавдаев с семьей жил в Яшкуле. Как и в молодости не расставался с конем. Как-то летом 1972 года кто-то из соседей ему сообщил, что его разыскивает милицейский наряд на мотоцикле. Джимбя вскочил на коня и, как на учениях, преодолев несколько заборов, ушел от милиционеров, которые все же настигли его и убедили остановиться. Его посадили в коляску и привезли в военкомат, где комиссар вручил ему орден Славы III степени, которым он был награжден в 1943-м году за освобождение города Матвеев Курган.
Столь же доблестно сражался Манджи Баднаев. За смелые действия при освобождении Крыма он был награжден медалью «За отвагу». Получил тяжелое ранение, потерял ногу.
В одном из тех июльских боев Зургада Дышев, призванный в 110-ю дивизию из совхоза «Улан-Туг», получил сквозное ранение в бедро и попал в плен. Около года содержался в различных лагерях в Германии. Осенью 1943 года его в составе таких же узников перебросили в Югославию на ремонт железнодорожных путей. Однажды ночью их освободили югославские партизаны. Кто-то крикнул: «Советские есть?» Дышев шагнул вперед и ушел вместе с партизанами. В одном из боев получил ранение. На американском бомбардировщике его вывезли в Италию, где он залечил рану. В 1944-м году в Австрии прошел фильтрационную проверку и вновь встал в строй.
Военная судьба у Хулсты Церенова сложилась необычным образом. Перед войной он поступил в Сталинградское танковое училище. В октябре 1942 года был назначен командиром танка 41 танкового полка 4 гвардейского механизированного корпуса, замкнувшего кольцо вокруг гитлеровских войск под Сталинградом.
В ходе боев ему присвоили звание лейтенанта и назначили командиром танкового взвода. 17 июня 1944 года его сняли с фронта и отправили в Оренбург в отдельный резервный полк. Рапортом на имя Верховного главнокомандующего Хулста добился отправки на фронт. Его назначили командиром роты 18 гвардейского танкового полка 1 гвардейского механизированного корпуса. Участвовал в освобождении Венгрии, Болгарии. 26 января 1945 года получил тяжелое ранение и выбыл из строя.
После войны приют нашел в Киргизии. В 1948-м году с отличием окончил Пржевальский сельскохозяйственный техникум. Его пригласили на работу во Фрунзе, столицу республики. Вскоре он стал жертвой чужих махинаций – в числе сотрудников Республиканской животноводческой станции был осужден и, как следствие, исключен из партии. И боевой офицер, блестящий специалист, стал для советской системы неугодной фигурой.
Семейная жизнь также не сложилась. Он женился на любимой девушке, она ждала ребенка, но внезапно скончалась. Жизнь для Хулсты потеряла смысл. Донимали часто последствия ранения.
В школьные годы я его нередко видел в Яшкуле. Иногда он рассказывал о войне. Показывал часы - подарок маршала Г. К. Жукова.
Саранг Боркаев мальчишкой остался сиротой. Воспитывался в Астраханском детдоме. Перед войной окончил Саратовский планово-экономический институт. Некоторое время работал в Госплане Калмыцкой АССР. Писал рассказы и публиковался в республиканской печати.
Началась война. Боркаев окончил Сталинградское танковое училище. Служил в 158-м танковом полку специального назначения. В 1943-м году под Ростовом получил ранение в грудь. Осколок пробил партийный билет.
В 1944-м году после снятия с фронта оказался в Ташкенте. Порядок был такой: после трех месяцев службы в запасном полку, если не подберут подходящей должности, переводят на довольствие рядового красноармейца.
В Ташкенте Боркаев женился. Переехал в Киргизию, в город Пржевальск. Сначала работал заведующим городским плановым отделом, но вскоре его избрали заместителем председателя горисполкома.
Вследствие ранения у него стал развиваться туберкулез легких. В 1948-м году выехал на лечение в Ялту. Улучшения не наблюдалось. И он решил напоследок съездить в Москву. В поезде попутчики подсказали, что под Москвой имеется военный госпиталь, где лечат больных туберкулезом.
Боркаев зашел в санаторное управление Министерства обороны и попросил направление в названный госпиталь. Ему отказали: данное учреждение рассчитано только на москвичей. Тогда он вынул партбилет и сказал: когда мы воевали, фашисты нас не различали – москвич ты или нет. Начальник управления посмотрел на его партийный билет и выписал нужное направление.
Боркаев не успел пройти полный курс лечения, как в госпитале закончился стрептомицин, который тогда закупали в Америке. Как депутат Пржевальского горсовета, он обратился к Председателю Президиума Верховного Совета СССР Н. М. Швернику с просьбой оказать содействие в лечении. Тот распорядился выдать нужное лекарство из правительственного резерва.
Боркаев работал зампредом Пржевальского горисполкома до 1957 года. В Калмыкии его назначили начальником Управления по охране военных и государственных тайн в печати.
Он не был лишен литературных дарований. Рассказ «Пробитый пулей партбилет» стал хрестоматийным и включался во все школьные учебники, где впервые я его и прочитал.
Чорчу Манджиев до войны работал помощником табунщика у нашего отца. Из армии демобилизовался в апреле сорок шестого. В Кизляре встретил знакомого ногайца, ветврача, который рассказал ему о выселении калмыков. Выслушав его, Чорчу решил все же побывать в родной Цекерте.
На товарном составе ночью доехал до 10-го разъезда, откуда пешком отправился в село. Добравшись до Цекерты, Чорчу, как он рассказывал, направился к родительскому дому, который оказался сожженным. Тогда пошел к дому моих родителей, где часто останавливался, будучи по делам в колхозе. Дом стоял целый, только дверь, сорванная с петель, валялась недалеко от порога. Чорчу вошел вовнутрь, осмотрелся, из мебели сохранился только разломанный сундук. Привел в порядок печку. В углу двора нарвал полыни, подмел пол. Сходил к колодцу за водой. Поставил котелок на огонь. Поел хлеба, запил кипятком. Обошел оставшиеся дома, нашел старую кошму, из которой соорудил себе постель. Так он, томимый раздумьями, провел в Цекерте два дня.
Подобным образом, как рассказывал Андрей Манджиев, поступил Улюмджи Бадмаев. Он служил в 110-й дивизии, получил ранение, лечился в Дагестане. Левая рука перестала действовать, и в начале 1944 года его комиссовали. В госпитале ему объяснили: ваших всех выслали, добирайся до Астрахани, где собирают калмыков, бывших военных.
После 9-го разъезда Улюмджи спрыгнул с поезда и зашагал в родной поселок Бора. В Улан-Холе, бывшем улусном центре, встретил около десяти незнакомых мужиков, разбиравших дома. Они спросили, куда он идет, в селах никого из калмыков нет. Ответил, что хочет побывать в родном доме.
Мазанка сохранилась. Было много собак, поискал свою, не нашел. Назавтра решил побывать в Лагани. Утром на телеге приехали два сотрудника НКВД. Заломили руки, связали и повезли в нынешний Улан-Хол. На станции под конвоем отправили в Астрахань, далее, в числе таких же горемык – в Новосибирск. По рассказам земляков, Улюмджи Бадмаев хорошо знал историю народа. После возвращения из Сибири организовал поездку на курган Чиндерта, где в январе 1761 года был кремирован хан Дондог-Даши.
Это были незаурядные люди, которых мы не вправе забывать. К сожалению, все наши памятники, на которых увековечены имена фронтовиков, сооружены по образцам советского минимализма, который не отвечает сегодняшним потребностям общества. Наверное, можно подумать об их бережной реконструкции. Замечу также, что проект будущего памятника воинам 110-й ОККД нуждается в широком общественном обсуждении.
P.S. На днях, возвращаясь из поездки, я остановился у памятника воинам 28-й Армии, сооруженному на 14-м километре трассы Яшкуль – Астрахань. Обратил внимание, что на мемориальной доске данные одного бойца выбиты следующим образом: «Басчиев Сур Бугш, красноармеец, 1923».
Речь здесь идет о красноармейце Босчиеве Зургане Бокшудаевиче, 1923 года рождения, уроженце села Улан-Хол, заряжающем 771 артиллерийского полка 248 стрелковой дивизии 28-й Армии, погибшем 24 ноября 1942 года, захороненном в 12 километрах северо-восточнее поселка Яшкуль. По словам земляков, это был талантливый юноша, чемпион улуса по шахматам.
Был призван на фронт и его старший брат Босчиев Насн Бокшудаевич, 1913 года рождения, последние сведения о судьбе которого относятся к январю 1944 года.
Правильное название урочища, где погибли бойцы, – Шалдан (различали Большой и Малый Шалдан). В прежние годы на Малом Шалдане находился дорожный пост, развалины которого можно было видеть еще совсем недавно.

На снимке: Улюмджи Бадмаев с матерью и сыном Александром

Василий Церенов

Видео