За побег из Широклага

08-05-2019, 00:10 | История

Саранг Дорджакаевич Эдняшев родился в 1925 году в семье бедняка в п. Шебенер Долбанского района Калмыцкой АССР. Он один из тех солдат-калмыков, кто был по национальному признаку снят с фронта и направлен на строительство Широковской ГЭС. Вот его воспоминания об этом:
- В конце 1942 года меня призвали в Красную Армию. Наша группа из 73-х человек была направлена в 38-ю запасную стрелковую бригаду Приволжского военного округа, которая в то время дислоцировалась на станции Селикса Пензенской области. Я попал в 35-ю отдельную запасную саперную роту, которая позже была переформирована в отдельный саперный полк (боец Саранг Эдняшев был одним из лучших солдат подразделения. Об этом свидетельствуют две заметки в дивизионной газете «На боевом посту» от 20 апреля и 11 мая 1943 года – В. Ш.).
В июле 1943 года нас направили под г.Кременчуг. Наш полк участвовал в освобождении Киева в ноябре 1943 года. После его освобождения полк занимался разминированием объектов с конца 1943 года по февраль 1944 года.
В конце февраля 1944 года меня вызвал начальник штаба и сказал, что все калмыки с фронтов отзываются на Урал, где создается национальная кавалерийская дивизия, и мы, калмыки, туда должны ехать: в части, где я служил, набралось 8-9 калмыков. Нас чуть ли не под конвоем из Киева поездом привезли в Кунгур, где разместили в Белой церкви. Сюда привезли калмыков со всех фронтов и запасных частей, сформировали два батальона и отвезли на станцию Половинка.
Это было 12 марта. Нас построили колонной по 8 человек, и мы, все в военной форме, пошли пешком по лежневой дороге километров 25-28. Нас сопровождал конвой впереди, а также - в конце строя и с двух сторон. Когда мы приблизились к створу, так назывался центр ГЭС, то услышали немецкую речь, оказалось, до нас сюда привезли немцев, которые строили бараки. Нас распределили в бараки по взводам, отделениям. В бараках стояли нары, железные печки, которые топили дневальные, так как в марте на Урале еще зима. Уже на второй день после прибытия мы пошли на работу в каменный карьер. Киркой, лопатой, ломом добывали в горах камень для плотины строящейся ГЭС.
На обед мы не ходили. Еду привозили в термосах, и мы, стоя на льду, ели и снова приступали к работе. В бараки мы возвращались строем.
Я приехал в Широклаг в числе первых. С фронта ребята приезжали, в основном, здоровые, но очень скоро, дней через 6-7, теряли свои силы из-за неустроенного быта, скверного, никудышнего питания, а главное — тяжелого труда. Все это изматывало, изнуряло людей, и они, по дороге на работу и с работы, часто падали, обессилев.
В такой тяжелой обстановке однажды мой сосед по нарам Сангаджи Бадмаевич Горяев, к сожалению, скончавшийся в конце 1994 года, предложил: «Чем здесь вот так погибать, лучше отправиться обратно на фронт. Если хочешь, давай убежим вместе». Он был старше меня на 8-9 лет, фронтовик, разведчик, решительный человек. Мы тогда еще не знали, что Калмыцкая АССР ликвидирована. 23 марта, т. е. через 11 дней после приезда в Широковский лагерь, после отбоя, в 10 часов вечера, мы вышли из барака и пошли на станцию Половинка, чтобы уехать на фронт. Нас задержали на этой станции. Мы сказали, что мы — калмыки, едем из Кизела в Кунгур на сборный пункт.
В составе патруля был фронтовик, который поверил нам, дал денег и сказал: «Покушайте и езжайте». Мы взяли деньги, поблагодарили его и пошли на товарный поезд.
Когда мы ждали поезд, к нам подошел конвой. К этому времени уже было разослано сообщение о нашем побеге с описанием примет. К нам подошли и спросили: «Вы из Широклага, калмыки Эдняшев и Горяев?». Мы ответили утвердительно. Нас под конвоем сопроводили обратно в Широкстрой и трое суток держали в следственном изоляторе. Мы ничего не скрывали, говорили, что хотим на фронт, не согласны с тем, что нас сняли с фронта и привезли сюда. Три месяца шло следствие. Такое длительное разбирательство было связано с тем, что нас обвиняли в самовольном оставлении места работы, определенного Указом Президиума Верховного Совета.
Когда же народный суд начал разбираться, то установил, что мы, лица военные, принявшие в свое время присягу, не демобилизованные, не можем быть осуждены народным судом. И суд вынес определение о том, что нам должно быть вынесено обвинение по статье 193-7, пункт «Г» и судить должен нас не народный суд, а военный трибунал. Судил нас военный трибунал войск НКВД по Молотовской области 24 мая 1944 года за дезертирство.
Статья 193-7 определяла лишение свободы на срок не менее 10 лет или расстрел. Но, как было сказано в приговоре, необходимости применять расстрел не было. Было бы «смешно»: мы бежим на фронт, а нас за это расстреливают. А сейчас я думаю, что для острастки могли приговорить и к расстрелу. Суд приговорил к лишению свободы с отбыванием в исправительно-трудовом лагере сроком на 8 лет каждого без поражения в правах и без конфискации имущества за отсутствием такового у осужденных.
В приговоре сказано и о необходимости ходатайства перед Президиумом Верховного Совета Союза ССР о лишении С.Горяева награды, медали «За боевые заслуги».
После суда мы попали на лесозаготовки в рабочую колонию заключенных № 501, во второе лесное отделение. Эта колония располагалась там же, где и Широклаг, только теперь нас поместили за колючую проволоку — в тюрьму. Проработав 2-3 месяца на лесозаготовках, мы дошли до истощения. Питание было скудное, хотя немного лучше, чем в Широклаге. В колонии нам выдали лагерное обмундирование: ватники, фуфайки, ватные чулки, шапки-ушанки, а военное обмундирование забрали.
Лесоповал, лесозаготовки — очень тяжелый труд. В истощенном состоянии я попал в лазарет. Мне тогда было 18-19 лет. Там, благодаря двухнедельному отдыху, состояние мое улучшилось. Меня приметил один заключенный, татарин по национальности. Он работал бухгалтером лазарета для заключенных и пригласил меня на работу в бухгалтерию лазарета. Здесь, конечно, было легче.
Я пробыл в Широклаге и в заключении до 19 сентября 1945 года, т. е. полтора года, и был амнистирован в честь Победы в Великой Отечественной войне. Та статья, по которой нас судили, Указом Президиума Верховного Совета СССР была аннулирована, и мы освободились.
Казалось бы, если попал под амнистию, то можно ехать к семье. К тому времени мне стало известно, что мои отец, мать, меньшие братья живут в Красноярском крае Хакасской автономной области. Но, освободив из заключения, администрация Широклага не отпускала меня, мотивируя тем, что Калмыцкая автономная республика ликвидирована, и поэтому у меня нет вида на место жительства. Областной прокурор был на стороне администрации.
Я вынужден был просить своих родителей, чтобы они телеграммой сообщили мне о тяжелом состоянии здоровья отца. Я получил от них такую телеграмму, попросил отпуск и уехал. Больше, конечно, в Широклаг я не возвращался, и меня никто не искал.
Я приехал в Красноярский край, Хакасскую автономную область, Ширинский район, на рудник Балахчин. Дома были отец и два младших брата, мама уже умерла.
На руднике я проработал год, потом по состоянию здоровья выехал в районный центр, где устроился на работу в потребкооперацию, и работал до 1957 года. После восстановления Калмыцкой автономной области выехал с семьей из Сибири в Лиманский район Астраханской области на прежнее место жительства. О пребывании в Широклаге раньше никому не говорил. Только в последние года три стал рассказывать.
В 1993 году я был реабилитирован. После смерти Сталина вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о том, что лиц, осужденных по статье 193-7 пункт «Г», считать несудимыми. Эта реабилитация дала только моральное удовлетворение. Я никогда не скрывал, что был судим, о чём писал в автобиографии, когда это требовалось, даже в партийной анкете. Я был членом партии и сейчас считаю себя коммунистом. Партийный билет храню у себя.

Подготовил Василий ШАКУЕВ