Современная антология: калмыцкая поэзия

11-08-2020, 15:04 | Культура

(Продолжение)
Все три стихотворения Николая Санджиева объединены темой Родины. Тема родной земли у Санджиева взаимосвязана с темой России, поскольку калмыцкий народ, покинув далекую Джунгарию, в 1609 г. добровольно вошел в состав Российского государства. Поэтому поэт в третьей строфе стихотворения «Тɵрскн hазр» («Родная земля») подчеркнул:
«Эн ɵргн теегǝс,
Эк-эцкин герǝс –
Элдв сǝǝхн җирhлтǝ
Элвг Тɵрскǝн медлǝв».
Смысловой перевод здесь и далее наш: «С этих обширных степей, с родительского дома – узнал я прекрасную жизнь свободной Родины». У поэта истоки познания Родины начинаются с родного края, отчего порога, истории предков. Эпитет «свободная» Родина по историческому контрасту отсылает к временам Джунгарского ханства, раздираемого междоусобицами и войной с соседними странами за свободу.
«Тегǝдчн, миниhǝр болхла,
Теегǝс, хальмг теегǝс,
Мана алдр Әрǝсǝн
Меҗǝ эклҗ hарна». В смысловом переводе: «Поэтому, по-моему, со степей, с калмыцких степей начинается граница нашей великой России». Мысль поэта закрепляет смысл предыдущей строфы: большая Родина для каждого человека начинается с его малой Родины, с того места, где он родился, где корни его рода. Во второй строфе мотив гостеприимства обусловлен также обычаями народа: «Цаңhсинь цǝǝhǝр тоонав, / Цадсинь тууляр саатулнав», букв.: «Жаждущего чаем угощу, / Насытившегося сказкой развлеку». Здесь поэт обращает внимание на бытование фольклора в народной среде. Лирический субъект заявляет:
«Эңкр Тɵрскн hазрм
Эврǝ җирhлдм җивр.
Энд бǝǝсн олн
Элвг зɵɵрин эзмб». В смысловом переводе: «Любимая родная земля – крылья в моей жизни. Я хозяин всего этого богатства здесь», то есть манифестируется активная жизненная позиция человека.
Второе стихотворение «Мана иткл» («Наша надежда») – своего рода магтал (восхваление) матери. Чтобы понять авторскую интенцию, надо знать историю калмыцкого народа в прошлом веке, прежде всего депортацию и ссылку на 13 лет во время сталинских репрессий (1943–1956), когда калмыки понесли большие потери в пути, в местах проживания во время войны и в послевоенное время, и тяжесть выживания в таких условиях несли наряду с мужчинами женщины, спасая свои семьи, детей и внуков. Поэт следует за фольклорными определениями в передаче роли матери в жизни социума, начиная с того, что она вскормила десятерых детей не просто молоком (как в переводе), а молозивом, подобным священной пище – подношению богам (дееҗ): «Алтн дееҗ уургарн / Арвн үрǝн теҗǝлǝч». Эта деталь – материнское молозиво (калм. алтн уург) – характерна для фольклора монгольских народов.
«Арh-чидлǝн агсад,
Арвн ǝмни хүвǝн
Алтн хаалhднь орулад
Амулңта җирhл ɵглǝч». В смысловом переводе: лирический субъект благодарен матери за то, что она вручила жизненную долю всем десяти детям, выведя их на золотую дорогу, дала благополучную жизнь. Золотая дорога (алтн хаалh) в поэтическом контексте означает «счастливая дорога».
«Олн күүкд-кɵвүдиннь
Ухани булгин уңгч,
Олн күүкд-кɵвүдиннь
Урмдта җирhлин иньгч». В смысловом переводе мать «для многих дочерей и сыновей – источник разума, для многих дочерей и сыновей – пожизненный друг». Поэт переходит от личного к общему, от единичного к множественному, создав материнский портрет:
«Мана экнр оньдинд
Мана седклин ɵндрт:
Элгн-садндан – Түшг,
Ачнр-җичнриннь – Кишг». В смысловом переводе: «Наши матери всегда в наших сердцах: для родни – Опора, для правнуков и праправнуков – Счастье». У автора ключевые слова Түшг ‘Опора’ и Кишг ‘Счастье’ выделены заглавными буквами. В монгольском мире пожелание того, чтобы ушедшие родственники в иной мир передали счастье оставшимся потомкам, связано обычно с похоронными обрядами. В текстах похоронных благопожеланий отражаются, по словам Т. И. Шараевой, и представления «о взаимосвязи с оставшимися живыми сородичами», увековечиваются, по мнению Т. Г. Борджановой, образы родственников.
Санджиевское стихотворение воссоздает путь матери при жизни и после смерти в памяти семьи и рода. Калмыцкая пословица гласит: «Начало людей – мать, / Начало воды – родник». Образ родной матери в контексте вырастает в образ Родины-матери, являя преемственность поколений в аксиологическом аспекте: любовь к матери равносильна любви к Родине.
Третье стихотворение озаглавлено «Кɵлсни аг» (букв. «Горечь пота»), в переводе как «Высохший пот». В психологическом параллелизме пот работающего человека сравнивается с потом труженицы-земли, с ее солончаками. С помощью олицетворения вводится имманентная диалогическая парадигма: лирический субъект обнимает летней ночью раскаленную от зноя землю и слышит ее шепот, она негромко жалуется на вредоносное обращение с ней человека:
«Хагим давсн гинǝ,
Хамг теегин ǝмтн.
Кɵрстǝ давсн биш,
Кɵлсни аг энтн». В смысловом переводе: «Все степняки говорят, что это налет соли. Но это не почва соленая, это горечь пота». Экологическая проблема стихотворения обусловлена тревогой поэта за кризисное состояние родной степи. Стихи Н. Санджиева структурированы тремя видами анафоры (сплошной, перекрестной и парной) в разных соотношениях, свободной рифмовкой и рифмой.
Двумя стихотворениями представлен в антологии народный поэт Калмыкии Эрдни Эльдышев. Первое из них обусловлено традиционным мотивом одинокого дерева в калмыцком фольклоре и литературе. Если в раннем переводе А. Соловьева дерево не именовано, то в переводе В. Куллэ, как и в оригинале, обозначен дуб:
«Кўчті хар модн
Кґк теегт мањхана.
Цевр йиртмљин ўндсті
Цецн модн болна».
«Могучий дуб растет
в степи моей родной.
Воздам ему почет – он щедр и мудр со мной».
В смысловом переводе: «Могучий дуб возвышается в зеленой степи. Обоснованно в мире природы считается мудрым деревом». Надо заметить, что, во-первых, в степи дерево не просто растет, а возвышается над землей, оно редко встречается, поэтому особенно ценно. Во-вторых, в монгольской картине мира дуб не относится к священным деревьям, но и на него переносится универсальная символика дерева, нашедшая отражение в стихотворении калмыцкого поэта. Это, с одной стороны, мировое древо, древо жизни, выступающее посредником между вселенной и человеком, помогающее человеку определить свое место в этом мире. С другой стороны, дерево познания. С третьей стороны, дуб как царь деревьев, олицетворение мощи, долголетия, красоты, плодородия, мудрости. Поэтому поэт прибегает к приему олицетворения, сравнивая дуб с другом: «Намаг чињндг ўўнлі / Нііљлірн мет, кўўнднів». Смысловой перевод: «Он слушает меня, и я разговариваю с ним, как с другом». Ассоциативно подразумевается шелест листвы, равнозначной речи дерева. По принципу градации дано сравнение дуба с матерью: «Эвгірн, єашудсн кемлі / Ээљинір ґкірлљ таалла». В смысловом переводе: «В неприятные, горькие времена по-матерински приласкает», то есть словом и действием, потому что мать и мудрый советчик. Психологический параллелизм дан в сравнении жизни человека с жизнью дерева: невзгоды, страдания, болезни, раны и в то же время стойкость, мужество, сила, благородство. Смена времен в стихотворении «зима – весна» в антитезе «холод – тепло» демонстрирует диалектику существования мира природы и человека, фазы роста, возрождение. Цикличность жизни дуба и человека актуализирована кольцевой композицией текста на философскую тему.
Дендрологический мотив «Мудрого дерева» перекликается с фитонимическим мотивом в «Песне ковыля» («Цаєан ґвсні дун»). Ковыль, как и полынь, – маркеры степного ландшафта, символы родного края отражены в монголоязычной поэзии. Если в «Мудром дереве» есть собеседование, то во втором произведении музыкальная доминанта – поющий ковыль. Его песня внятна лирическому субъекту, он приглашает старого друга послушать музыку степи. Метафора поющего ковыля выражает авторскую любовь к родной земле. Символика ковыля из-за его белого цвета апеллирует к печали, грусти в мировом фольклоре, поскольку пряди растения напоминают седые волосы (латинское название травы ‘Stipa’ отсылает к греческому слову ‘stipe’: ‘пакля’, ‘волос’). Калмыцкое название ковыля «цаєан ґвсн» (букв. ‘белая трава’). В монгольском мире белый цвет обозначает чистоту, святость, благородство. У калмыков стебельки ковыля используют в обряде продления жизни, их втыкают в лампадку в форме лодочки из пресного теста во время праздника Зул. С первой звездой лампадку зажигают. Поэтому заключительная строфа стихотворения отсылает к огню семейного очага: «Ірўн ґвсні ду соњсдг
Арє маднд біітл, ўўрм,
Дуута тґрскн ўгин заль,
Дўмбр єулмтын єал бґкшго…».
В смысловом переводе: «Пока, мой друг, мы можем слышать песню священного ковыля, пусть никогда не померкнет пламя звонкого родного слова, не погаснет величавый огонь домашнего очага…». Сравним у переводчика:
«Нет музыки прекрасней для меня.
И свет в окне, и ясный свет огня
не уступают мгле – пусть ночь черна,
– пока нам песня ковыля слышна».
Для поэта огонь родного слова и огонь семейного очага равновелики, взаимосвязаны: без языка нет народа, без родной земли нет родины. Поэтому не просто мелодия (без слов), а песня (со словами) ковыля стала камертоном музыки родного края. Эти стихи также в основном имеют парную анафору, трижды в «Мудром дереве» использована лексическая анафора (‘Кўчті хар модн’ = ‘Могучий дуб’), в двух текстах рифмовка перекрестная, в целом свободная рифма.

* * *

Заключают подборку стихи Раисы Шургановой. Название «Нууцм» (‘Мое сокровенное’) переведено как «Моя мечта». Элементы благопожелания в конце стихотворения предваряет описание обряда завязывания ленты на дереве. Обряд, с одной стороны, имеет языческий характер (дух дерева), с другой – буддийский (дерево Будды).
«Оошг ґњгті тасмиг
Ончта бўчрт боонав.
Хіірті зўркні нууциг
Хул мґрір довтлулнав».
Смысловой перевод: «Розовую ленту завяжу на особенной ветке», то есть на ветке особенного дерева. Розовый цвет ленты отраженно символизирует красный цвет огня, жизни, любви. Смысловой перевод двух последних строк первой строфы: «Дорогую для сердца мою сокровенную мечту помчу на дикой лошади». Здесь объект и субъект вначале меняются местами: мечта мчится сама по себе, лишь потом включается в действие лирический субъект, прилагает собственные усилия для свершения желания. Во второй строфе поэтесса развивает мысль:
«Салькнд догдлсн тасмм
Седклин санаг бўрдіг.
Љиврін олсн нууц,
Љињнљ кўслдін тусг».
Смысловой перевод: «Пусть воплотит скачущая по ветру моя лента душевную думу. Пусть нашедшая крылья мечта со звоном достигнет цели». Здесь прием градации: мечте придается ускорение и высота с помощью полета птицы, горизонталь сменяется вертикалью – от земли к небу. В предпоследней строфе обнародована сокровенная мечта:
«Нууцм мини амр –
Нііљнр менд йовтха!
Дін уга, амулњ,
Дањгин делкім біітхі!..».
В смысловом переводе: «Сокровенная мечта моя легка – пусть здравствуют друзья! Пусть без войны счастлив всегда будет весь мир!» Автором жизненное пространство расширяется от личного к общему, от друзей – к человечеству. В заключительной строфе поэтесса задается вопросом:
«Кўцх, эс кўцхнь,
Кўдр итклтін келх.
Торєн эдин тасм,
Торад, моднд сірвкх».
Смысловой перевод: «Исполнится или нет, мечта сильной вере даст ответ. Пусть шелковая лента, закрепившись, на дереве развевается». Второе стихотворение развивает материнскую тему в аспекте ответственности детей перед матерью «Экин ґвдкўр» (‘Материнская боль’). Дидактическая направленность очевидна, текст построен на риторических вопросах. В двух стихотворениях поэтессы в основном парная анафора, перекрестная рифмовка, свободная рифма.
Таким образом, стихи пяти калмыцких поэтов в подборке антологии «Современная литература народов России» передают этническое самосознание авторов, историзм, элементы фольклорных жанров – магтала (восхваления), йоряла (благопожелания), а также верования (буддизм), обряды и народные праздники, являют заимствованный жанр (стихотворная легенда), трансформацию фольклорных сюжетов и мотивов, национальную версификацию.

Римма ХАНИНОВА,
зав. отделом фольклора и литературы КалмНЦ РАН

Видео